Спустя пару дней, переночевав в монастыре Собрадо (Monasterio de Santa Maria de Sabrado), я медлил, не спешил покидать город. Прошёлся по монастырю, погулял по огромному жуткому заброшенному собору, записал эхо собора на диктофон.
Спешить было некуда. Впереди, всего в двадцати километрах, лежал город Арсуа (Arzua) - следующий и предпоследний этап на Камино. Я знал, что пройду этот путь за четыре часа, поэтому я до одиннадцати - непозволительная роскошь! - торчал в кафе, пил чашку за чашкой, заряжал телефон, а в какой-то момент посмотрел на часы, вышел на площадь - и да, с противоположной стороны, по лестнице, бодрой припрыжкой спускалась Камилла, которая, по своему обыкновению поднялась сегодня рано и уже сделала свой честный двадцатник из Рощики.
Я знал, что в это же самое время Фрэнсис выходит из Мираза, где он провёл ночь, а баск Беньят, с которым мы ночевали в монастыре, уже, наверное, добежал до Арсуа. Закрыв глаза, я мог представить, как все, кого я знал, движутся сейчас в разных точках Камино, медленные и упорные, как улитки.
Камилла уселась в кафе, поставила на зарядку свой телефон, взяла кофе и начала грустить.
- Скоро мы придём в Сантьяго и всё кончится, - сказала она. - Не знаю, как ты, но я feel a bit melancholic about it.
- Так и должно быть, - отшутился я. - Ты же из Милана, ты должна быть milancholic.
Вдали за окном очень медленно проехал на велосипеде библейский велосипедист Джон. Я незаметно расплатился за кофе Камиллы, пожелал ей буэно камино и пошёл в Арсуа. Шёл я небыстро, мне хотелось растянуть удовольствие последних дней.
В Арсуа было людно. Эти странные люди с рюкзаками и посохами были везде. У них, пришедших с Французского Пути, были деловые серьёзные лица, у них у всех на рюкзаках были ракушки, и сразу было понятно - вот они, настоящие пилигримы!
Как это было не похоже на мечтательную расслабленность Северного Пути! На нашем Пути мы могли опознать другого пилигрима по рюкзаку в альберге; утром, глядя на стойку с обувью, я мог определить, кто уже ушёл, а кто нет. Здесь же этих рюкзаков и этой обуви было столько!
Вечером мы сидели в кафе с девушками и Беньятом, и milancholic были уже все. Беньят молчал и грустно разминал в ладони гашиш. Микелла была печальней всех.
- Я постараюсь завтра пройти километров пять ногами, - сказала она. - Но я буду беречь силы, чтобы в субботу войти в Сантьяго вместе с вами. Мой отец проходил Камино несколько раз, и он говорит, что прибытие в Сантьяго - незабываемый миг, я не хочу его пропускать.
И она честно старалась на следующий день - конечно же, дождливый и грязный. Сперва я, по обыкновению, шёл один. Дорога была узкой, то и дело проносились забрызганные грязью велосипедисты - настоящие быстрые бестии, а не наши библейские увальни.
В этот день, глядя на непрерывную вереницу смешных горбатых людей с посохами, я вдруг почувствовал раздражение. На какое-то время я окончательно перестал понимать, зачем я принимаю участие в этом турпоходе под дождём в толпе незнакомых мне и в большинстве своём несимпатичных мне людей. Так продолжалось до первого бара. Я устало плюхнулся на барный стул, развернул на стойке креденсиаль для очередной печати - и обнаружил рядом Микеллу.
- Всё нормально, ты что, - сказала она, увидев моё лицо. - Всё хорошо, на Камино есть свои ups and downs.
Дальше мы пошли вместе, второй раз за весь Камино (первый раз я шёл с Фрэнсисом). Микелла шла очень медленно. Я шёл рядом. Это напоминало прогулки с моей бабушкой. Хотя ещё кто кого вёл? Микелла рассказывала о Милане, о своём отце, о своей работе. Ей было ужасно жаль, что она большую часть пути проехала на такси, и она была полна решимости повторить Камино в следующем году.
Километров через пять обнаружилась автобусная остановка, мы распрощались, я переключился на свою обычную скорость и часам к четырём был в Монте дель Госо. В этот день я больше не шёл по жёлтой стрелке, а шагал по шоссе, по благословенной дороге N-634, которая сопровождала меня все эти дни. Заблудиться было уже невозможно, до Сантьяго было рукой подать. Изредка то справа, то слева показывались вереницы бредущих, но я не обращал на них внимание.
На подходе к Монте дель Госо я увидел троих, танцующих на обочине. Это были какие-то латиноамериканские паломники, они громко включили телефон, откуда звучала румба, и они шли, пританцовывая и подбрасывая посохи в воздух. Они были из Аргентины.
- Тут неподалёку Монте дель Госо, - сказал я, - заночуете там?
- Ты что, - засмеялась девушка, - Ночевать в Монте дель Госо, скажешь тоже! Осталось семь километров, а там - Сантьяго. Сантьяго!
И они ушли, пританцовывая, славные такие, а я потащился в Монте дель Госо.
Как я представлял себе наше прибытие в Сантьяго? Смешно, конечно, но я ожидал, что нас будут поздравлять и хотя бы немного поносят на руках. Чуть-чуть побросают букетов с балконов, пару раз осыплют розовыми лепестками, волынщики сыграют мунейру, и какой-нибудь главный выйдет и скажет:
- Вот эти четверо - особенные молодцы. Мы вас ждали, ребята. Здорово, что вы добрались.
С утра в субботу за окном в темноте шёл дождь. Нас осталось четверо: Камилла, Микела, Беньят и я. Всю дорогу до Сантьяго (Santiago de Compostela) мы не проронили ни слова. Дорога шла вниз, потом начался город. В городе никто не обращал на нас внимания. Никто не кричал "перегрино, перегрино!"
Кафе только открывались, хозяева выгружали из багажников упаковки пива, выливали вёдра из открытых дверей, и мы всем им немного мешали. Если где-то и осыпались лепестки роз, то только в душе у каждого из нас.
Пласа дель Обрадойро (Plaza del Obradoiro) - большая площадь перед собором - была совершенно пустынна. Мы постояли немного, глядя на собор и друг на друга. Моросило. Обе мои итальянки молчали.
- Пойдёмте получать компостелу, - сказал я.
Беньят сказал, что ему не нужна компостела, и что через полчаса у него поезд. Мы обнялись, и он убежал, а мы остались втроём.
Днём мы пошли в Кафедральный собор Святого Иакова (Catedral de Santiago de Compostela) слушать мессу для пилигримов. На мессе произошло нечто очень испанское. Мы-то думали, что месса для пилигримов предназначена в первую очередь для пилигримов и на ней рады любым странникам - мокрым, грязным, в плащах, с рюкзаками. Но оказалось, что пилигримам с рюкзаками на ней не рады.
Подошёл охранник и попросил нас покинуть собор. Мы подавленно пошли к выходу, но потом я сказал девушкам, что, если снять рюкзаки и незаметно привалить их к стенке исповедальни, то, может, обойдётся. Чисто по-русски так.
Так мы и сделали. Некоторое время все было хорошо, и девушки спокойно наслаждались католическим пением. Потом я увидел, что охранник стоит перед исповедальней, прямо перед нашими рюкзаками, и грозно оглядывается по сторонам.
Проклятье! Надо было затолкать их внутрь этой чёртовой будки! Вытащить чёртового монаха и запихнуть туда рюкзаки! Пришлось признаться, и нас с позором повели вон из собора. Месса уже начиналась, но ещё можно было на неё попасть. Мы прибежали в correos и за два евро сдали все рюкзаки в камеру хранения. Потом вернулись и отстояли очередь на вход. Потом выяснилось, что в ту часть собора, где мы были сначала, уже не пускают - пришлось стоять рядом с входом.
Эх, испанцы, испанцы.
Но потом все это растворилось и забылось, как и всё плохое, что было в пути. Закачалось botafumeiro, мерно совершая свой пролёт от свода до свода, и я увидел слёзы на глазах у людей.
- I am happy, - сказала Камилла.
- You radiate light, - улыбнулся я.
Забавно, что botafumeiro - огромный сосуд с дымом, кадило высотой в человеческий рост - изначально использовалось в сугубо практических и не слишком возвышенных целях. Когда в соборе собирались пилигримы, запах стоял такой, что приходилось окуривать собор благовониями. Сейчас это просто дань традиции.
Очень увлекательно смотреть, как эта штуковина подлетает к самому потолку - кажется, чуть сильнее разгон, она ударится в свод и вниз посыплется штукатурка. А потом botafumeiro начинает замедлять свой ход, и в конце её ловит самый сильный и рослый монах - и то, он её не встречает грудью, а пропускает мимо себя, обхватывает сзади и останавливает. Подозреваю, если её встретить грудью, то можно отлететь спиной, раскинув руки, как в диснеевских мультиках.
Дорогой Сантьяго! Раньше было так, а теперь в собор даже не пускают пилигримов с рюкзаками! Сделай что-нибудь с этим!
После собора Камилла заявила, что она голодна, и пора звонить Рикардо. Рикардо звали человека, с которым они познакомились в автобусе до Рибадео. Он жил в Сантьяго. Вскоре он прибыл, мы пошли в кабак и взяли по бутылке "Звезды Галисии". Я сказал, что это самое вкусное пиво, которое мне доводилось пить в Испании.
- Галисия - не Испания, - мягко возразил Рикардо...
Потом он сказал, что хочет показать нам настоящую движуху, и повёл нас на улицу Сан Педро. Это была та самая пустынная улица, по которой мы всего несколько часов назад входили под дождём в Сантьяго. Но сейчас здесь кипело веселье. Галисия гуляла.
Тут и там ходили волынщики с барабанщиками, всюду пили пиво, на сцене играли какой-то рок. Рикардо то и дело останавливался поздороваться с очередным знакомым или знакомой. На балконах домов, выходящих на улицу, тоже танцевали. Хотелось остаться здесь наподольше, но у девушек был самолёт в Мадрид, и приближалось время расставания. Мы забрали с correos рюкзаки и ещё раз прошлись по городу.
- Con mi mochilla me siento como en casa (с рюкзаком я чувствую себя как дома), - заметил я. Рикардо только улыбнулся.
Мне он нравился - молчаливый и доброжелательный. Мы договорились встретиться на следующий день и пойти на концерт, а потом я попрощался с девушками. Глаза у всех были на мокром месте.
- Эх, - сказал я, - один я начал Камино, один его и заканчиваю.
- Да как бы не так, - отозвалась Камилла. - Тебя же ирландки приглашали вечером в бар, вот и иди к ним.
Ирландки, действительно, были. Более того, они действительно приглашали вечером в бар. Мы познакомились в альберге Монте дель Госо. Они были из Галлоуэя и говорили с дремучим ирландским акцентом, произнося "nice" как "найш". Через десять минут разговора с ними я уже тоже говорил "найш".
- Ни к каким ирландкам я не пойду, - пообещал я. Камилла, хмыкнув, села в машину, и они укатили.
Я провёл в Сантьяго три дня. Cнял комнату с отдельной ванной, постелью и телевизором на улице Сан Клементе и радовался вкусной еде, вину и тому, что больше не надо вставать в несусветную рань и куда-то тащиться под дождём.
Дождь не переставал, но Сантьяго мне нравился и в солнце и в дождь. Когда светило солнце, я часами просиживал на плаза дель Обрадойро, глядя, как мимо идут, прибывают все новые и новые пилигримы. Иногда проходил кто-нибудь знакомый, и можно было поговорить. Это было странное и очень приятное чувство - ты в городе всего второй день, а уже многих здесь знаешь.
Когда начинался дождь - мостовые загадочно блестели, фонари тускло светили в переулках, вдоль стен мерещились горбатые тени, и в каждом кафе играла великолепная галисийская музыка. Сантьяго был очень живым городом. Я ещё раз встретился с Рикардо и мы пошли на концерт отличного джазового трио Sumrra, где я познакомился с корейской художницей, рисующей пилигримов.
За дни проведённые в городе, я исходил Сантьяго вдоль и поперёк. Сняв с себя дорожные доспехи, убрав рюкзак и плащ, ты превращаешься в обычного туриста. Но даже в толпе, даже с пакетом сувениров в руках, мы безошибочно узнавали друг друга по походке. Все, прошедшие Камино, хромали одинаково.
Я часто вспоминал слова Фрэнсиса о том, что Камино - отличная иллюстрация английской поговорки: "Биться головой об стену очень полезно - потому, что когда прекращаешь это делать, становится очень хорошо".
И мне было очень хорошо. Я вёл себя так, как ведёт себя любой нормальный пилигрим после долгого пути: предавался радостям жизни и наслаждался ничего не деланием. Это был полный декаданс.
Наверное, я мог бы так шляться так очень долго, как тот автономный пилигрим Антонио: приходить в Сантьяго и отправляться дальше, жить в дороге, играть на гитаре за десять-двадцать евро в день. Более того, я мог бы переключиться на такую жизнь с пугающей легкостью - и пугающе легко же переступить ту грань, которая отделяет путешественника от неприятного бродяги: обрасти бородой, начать мыть ноги в фонтане и ходить с полиэтиленовым пакетом.
Но зачем?
Можно проходить и пятьдесят - но зачем?...
Впрочем, бородой я оброс и так.
Напоследок я сел на автобус и поехал в Фистерру (Fisterra). Этот городок находится на мысу, который считается самой западной точкой Европы. И там, на самой оконечности, в самом конце света, стоит последний столбик с ракушкой, и на нём написано "нулевой километр".
Некоторые пилигримы, придя в Сантьяго де Компостела, совершают потом паломничество ещё и в Фистерру. Это ещё три-четыре дня пути. Но у меня уже не было времени. Дождь, предвидя скорое расставание, в этот день поливал изо всех сил. Под серыми тучами гористые берега залива напоминали норвежский фьорд. Сходство дополняли водопады, спадавшие с гор тут и там. За холмами расстилался серый и очень серьёзный океан. Автобус тащился три часа. Когда он приехал в Фистерру, выяснились две вещи:
- Конец света находится не в Фистерре.
- У меня всего два часа на всё про всё.
И я побежал.
Ни разу за это паломничество я не бегал. Я на бегу накинул истрёпанный плащ, затолкал во внутренний карман пакет с документами, подвернул штанины, прыгая на одной ноге, натянул капюшон - перед нами снова был увечный, горбатый, голодный и полуодетый пилигрим во всей своей отталкивающей красе! - и, натурально, какими-то огородами побежал в направлении, указанном мне встречным пилигримом.
- Формально, маяк там, но до него не близко... - начал он с сомнением, но, глядя на моё лицо, уверенно закончил, - но вы успеете!
Вам стоило видеть, как я прыгаю по этим грядкам, нелепо размахивая руками! Впрочем, скоро я выбрался на шоссе. С одной стороны был склон с сосновым лесом, с другой - обрыв и океан. Над океаном висел туман. Дождь шел сильный и какой-то, я бы сказал, торжествующий. Было непонятно, куда идти, поэтому я пошёл куда глаза глядят.
Иногда из тумана показывалась машина, и тогда я малодушно принимался голосовать, впервые за весь Камино. К счастью, никто не останавливался. Жёлтая стрелка появилась из ниоткуда и повела вперёд по шоссе. Вскоре мне навстречу стали попадаться силуэты пилигримов - они шли обратно. Они все шли под углом. Я узнал, что до маяка километра два, и это придало мне сил.
Вскоре ветер усилился - я вышел из-под защиты соснового склона. Туман здесь был ещё гуще, а дождь хлестал во всех направлениях. Слева мелькнул и пропал слабо освещённый павильон с сувенирами. Прямо впереди надо мной в тумане что-то было - очевидно, маяк! Я прошёл ещё немного по дороге и вскоре увидел нулевой столбик. За ним дорога шла ещё немного, и приходила к груде камней. За камнями начинался спуск вниз, а потом он обрывался, и... больше ничего там не было. Там, если верить картографам, была Куба и Латинская Америка, но туман стоял такой, что я с трудом различал барашки волн где-то внизу. Где-то внизу качался и грохотал Атлантический океан. Но по стеклам очков текла вода, и я не различал даже дорогу под своими ногами.
Дороги уже и не было. Я стоял на самом краю. Пилигримы снимают здесь свои ботинки и сжигают их - такой обычай. Но даже если предположить, что я хотел бы сжечь здесь свои самые лучшие в мире кроссовки, я бы все равно не смог разжечь огонь.
За оставшиеся сорок минут я успел не только добежать до Фистерры, но и съесть последнего в этом путешествии осьминога, выпить бокал вина и прощальную стопку орухо бланко, самую западную в Европе стопку орухо.
Обратный путь я плохо помню. Меня колотил озноб, на сиденье натекло, я вытащил все оставшиеся деньги и разложил их сушиться на соседнее сиденье. Было очень холодно, и я подумал, что обязательно простужусь.
Но в душе, в душе я танцевал румбу! Перегрино баньято - перегрино фортунато! Раз начавшись, Камино уже не может кончиться; в любой дороге ты будешь узнавать Камино, в любом дожде - отголоски дождя на Камино, ты признаёшь в людях попутчиков с Камино и станешь замечать жёлтые стрелки Камино на стенах домов - и вот тогда-то, может быть, и откроется главная правда: ты увидишь, что Камино был в тебе всегда, и поймёшь, что дорога в Сантьяго - не что иное, как способ прийти в себя.
Вот и всё. До новых встреч, Камино!
